Последняя Москва (март 1921 - май 1922) - Русофил - Русская филология
Сергей Михайлович Волконский. "Ученик". Переписка с Ахматовой. Верность "Марины". Т. Ф. Шлёцер. Стихи к Сергею Эфрону. Надежда. Петербургская "тень". Святой Георгий и "благая весть". Реквием Блоку. Отрок и Сивилла. "Благодарность за Ахматову". Начало прощанья. Вновь реквием Блоку. Орфей и Подруга. Новый Год. Прощанье с Москвой. Сборы. "Сугробы" и "Переулочки". Отъезд. Новая встреча в конце зимы 1921 года обрывает работу Цветаевой над "Егорушкой", оттесняя и поэму, и ее героя, хотя последний все еще в Москве, часто бывает у Марины Ивановны, помогает ей в ее ужасном быту, читает стихи - свои и чужие... Сергей Михайлович Волконский, шестидесятилетний внук декабриста. Писатель, театральный деятель, теоретик и практик декламации, "художественного чтения", ритмики, сценического жеста. Благодаря покровительству Станиславского, с уважением относившегося к его исканиям, в 1919-1921 гг. он преподавал студентам эти предметы в Москве. Высокообразованный человек; страстный путешественник, побывавший почти во всех европейских странах, в Америке, Индии, Японии. Молодость духа, неспособность к унынию, полное отсутствие усталости от жизни. Облик: красивое породистое лицо с крупными правильными чертами, большими темными глазами, сединой некогда тоже темных волос. Безукоризненная осанка. А вот что писала о нем девятилетняя Аля в письме к Е. О. Волошиной от 19 сентября 1921 г.: "Это был наш с Мариной самый чудный друг. Он приходил к нам читать свои сочинения, я тоже слушала и в промежутках целовала его. Потом мы с мамой провожали его - когда по закату, когда по дождю, когда под луной. Он очень походит на Дон-Кихота, только без смешного. Ему все нравилось: и Маринина сумка через плечо, и Маринин ременный пояс, и мои мальчишеские курточки, и наше хозяйство на полу, и странные смеси, которыми мы его угощали, и подстановка от детской ванны вместо стола, и даже наша паутина. А больше всего он любил, когда мы его хвалили. Теперь он уехал и никого не хочется любить другого. Ему был 61 год, - как он чудесно прямо держался! Какая походка! Какая посадка головы! - Орел! Марина всегда говорила: "Я только двух таких и знаю: С. М. Волконский и Пра". Волконский приехал в Москву осенью 1918 года, по его словам, с тремя "котомками", в одной из которых было восемь томов его сочинений. Приехал он из Тамбова, где читал лекции учителям в народном университете. Первое время он нашел приют у А. А. Стаховича в доме номер восемь на Страстном бульваре; там же тогда жил и В. Л. Мчеделов. Когда состоялась встреча Цветаевой с Волконским, точно сказать трудно; женщины для Сергея Михайловича не существовали, познакомиться с ним было затруднительно; знакомство, по-видимому, произошло во второй половине марта 1921 года. К апрелю относятся записи бесед с Волконским и наброски стихотворений к нему. А затем Цветаева становится... добровольной переписчицей обширных его мемуаров: "Лавры", "Странствия", "Родина"... Интерес Цветаевой к Волконскому естествен. В силу многих обстоятельств, а также особенностей характера она была лишена общения именно с теми, кто был бы ей нужнее всего: Волошиным, Ахматовой, Блоком (впрочем, с Блоком она познакомиться и не осмелилась бы). Бальмонт летом двадцатого уехал за границу. Недолгие знакомые и друзья, в их числе молодые вахтанговцы, не могли заменить ни настоящего поэта, ни старшего и умудренного собеседника. И вот появился такой собеседник - само олицетворение мудрости и старины, тонкий наблюдатель, бездонный "кладезь" воспоминаний. После очередной встречи с Волконским Цветаева заносила в тетрадь записи, продолжающие их беседы, записи выливались в письма. Может быть, письма к Волконскому когда-нибудь обнаружатся... Марина Ивановна считала (как позднее вспоминал сам Волконский), что он должен записывать свои мысли, наблюдения. Он не соглашался с ней, однако через два года издал книгу именно такого жанра под названием "Быт и бытие". Об этом скажем в своем месте, а пока он поглощен своими мемуарами; Цветаева занята их перепиской и увлечена личностью автора. Она заносит в тетрадь: "Вы сделали доброе дело: показали мне человека на высокий лад... Немудрено в дневнике Гонкуров дать живых Гонкуров, в Исповеди Руссо - живого Руссо, но ведь Вы даете себя - вопреки... О искус всего обратного мне! Искус преграды (барьера). Раскрываю книгу: Театр (чужд), Танец (обхожусь без - и как!), Балет (условно - люблю, и как раз Вы - не любите)... Но книгу, которую я от Вас хочу - Вы ее не напишете. Ее мог бы написать только кто-нибудь из Ваших учеников, при котором Вы бы думали вслух. Гёте бы сам не написал Эккермана"... Запись разговора: "С М! Ваш отец застал Февральскую революцию?" - "Нет, только Государственную Думу. (Пауза.) Но с меня и этого было достаточно!" "Ведь это тот самый Волконский, внук того Волконского, и сразу 1821 - 1921 гг. - и холод вдоль всего хребта: судьба деда - судьба внука: Рок, тяготеющий над Родом... Когда князь занимается винными подвалами и лошадьми - прекрасно, ибо освящено традицией, если бы князь просто стал за прилавок - прекрасно меньше, но зато более радостно... но - художественное творчество, то есть второе (нет, первое!) величие, второе княжество... Его жизнь, как я ее вижу - да, впрочем, его же слово о себе: - История моей жизни? Да мне искренно кажется, что у меня ее совсем не было, что она только начинается - начнется. - Вы любите свое детство? - Не очень. Я вообще каждый свой день люблю больше предыдущего... Не знаю, когда это кончится... Этим, должно быть, объясняется моя молодость". Волконский олицетворял в глазах Цветаевой старый мир, мир благородных и мудрых "отцов", "уходящей расы", как скажет она потом. То, что она не успела получить от А. А. Стаховича, дал ей Волконский. Приведем несколько выдержек из мемуаров Волконского, - тех, что переписывала Цветаева, дабы хоть немного представить его созерцательный, склонный к философии ум: "ЛАВР! Что может быть восхитительнее того, что этим звуком в нашем представлении называется! Символ всего высокого; символ высоких достижений и высоких призваний; символ высоких полетов, заоблачных парений..." "Вижу, что совсем не гожусь писать воспоминания. Ведь воспоминания - это прошлое, а меня каждая минута прошлого выпирает на поверхность сегодняшнего дня. Не могу иначе, - никогда не буду из тех, кто жалеет, что родился слишком поздно. Какое отсутствие любознательности! По-моему, никогда не поздно; ведь прошедшее все равно мое; значит, - чем позднее, тем богаче..." ! Чувствуете ли, как в этом слове есть что-то внутренне-необходимое? Это не выдумка человека, это в природе вещей... Изменение пространственных условий - одно из радостей человеческих. Лестница, галерея, мост, качели, все это игрушки не одних детей, но и взрослого человечества. Тут есть победа над пространством и победа над силой тяготения, которая тешит нас победностью своей. А способы передвижения! Это новая игра прибавляется к игре. Пешком, верхом, на колесах, на полозьях, по воде, по воздуху... И ко всем этим победам над пространством прибавляется победа над временем: возможно больше первого, возможно меньше второго, - вот к чему тянет человека ненасытность его..." "Все вечное молодо. Моложе, вечнее всего на земле человеческая природа, то внутреннее, чем она живет..." Учитель - вот кем предстал С. М. Волконский в воображении Цветаевой. Собеседник, педагог - мало; Учитель. "Учитель чего? - Жизни, - записала она. - Прекрасный бы учитель, если бы ему нужны были ученики. Вернее: читает систему Волконского ("хонского", как он произносит, уясняя Волхонку) - когда мог читать - Жизнь!". (Вспомним: "Смысл Стаховича - Жизнь!") Учитель Жизни, сам не подозревающий об этом, и молодой поэт, мечтающий быть его учеником, - вот замысел, возникший у Цветаевой. В ее тетради появляются наброски стихов, которые составят цикл "Ученик". Не "она", а "он"; не ученица, а именно ученик , - таков новый облик цветаевской героини. Впрочем, не совсем новый: год назад в стихах к Вячеславу Иванову она писала: Но с Вячеславом Ивановым Цветаева встречалась мало; по ее словам, у них состоялась всего одна настоящая беседа. Общение же с Вол- конским с самого начала было частым, подробным и вызвало стихотворный поток. С какою верностью самой себе возвращается Марина Цветаева к прежде созданным образам и являет их совсем по-новому! "Плащ Казановы, плащ Лозэна... плащ кавалера Калиостро" - лишь театральные одежды . Плащ юной Франциски ("Конец Казановы") - укрытие от бури ("Всю бурю - под плащ!"). Плащ Ученика - символ верности и защиты - от бурь жизни: "От всех обид, от всей земной обиды Служить тебе плащом..." - Это - символ дружбы и неразлучности: "Два под одним плащом Ходят дыханья..." Романтика на более высокий лад; что-то "державинское" в стихах Цветаевой, в торжественном ритме, в архаизмах, так естественно "поселившихся" в лексике: Трудно поверить, что эта величавая гармония, пришедшая на смену трагедийному, расщепляющему сознание грохоту "Красного Коня", а затем - песенно-частушечной стихии и увлекательной сказочности "Егорушки", - что все это возникло под пером одного и того же поэта. Учитель, пророк, Бог, - кто угодно; важно, что высший, старший, мудрейший. Любовь к нему Ученика - идеальна, совершенна, высока. Она дана во всех оттенках чувств, на которые способен человек. Готовность к жертве, жажда ее: "... И - дерзновенно улыбнувшись - первым Взойти на твой костер". Радость отречения от себя во имя Учителя; готовность и желание всегда следовать за плащом Учителя "сапожком - робким и кротким". Восхищение, возвеличивание, почти обожествление; "Все великолепье Бурь - лишь только щебет Птиц - перед Тобой". Любование мудрой старостью, предпочтение ее молодости: "Солнце Вечера - добрее Солнца в полдень... Отрешеннее и кротче Солнце - к ночи. Умудренное, - не хочет Бить нам в очи". И даже, сопряженное со всякой горячей любовью, чувство ревнивого собственничества к Учителю, который уподоблен закатному солнцу: В этот апофеоз любви (правда, лишь на мгновение) - вторгается некий антифон . После славословия ученичества во втором стихотворении ("Есть некий час - как сброшенная клажа...") следует последняя строфа: Речь не о сиротстве ученика после смерти Учителя. Здесь Цветаева дает своеобразную формулу своего поэтического пути... Одиночество высвобожденного духа поэта. Лжеучитель? Лжеромантика? Самообман ученика?.. Через месяц Цветаева написала стихотворение, в котором дала и образ и внутреннюю суть своего старшего друга: Дружба с Волконским не заглохла, не разочаровала Марину Ивановну. "Это моя лучшая дружба за жизнь, - напишет она Е. В. Чириковой через два года. - Умнейший, обаятельнейший, стариннейший, страннейший и - гениальнейший человек на свете. Ему 63 года. Когда Вы выйдете от него, Вы забудете, сколько Ва'м. И город забудете, и век, и число... люблю его, как в первый день". В другом письме, ей же: "Он очень одинокий человек, уединенный дух и одинокая бродячая кость. Его не надо жалеть , но над ним надо задуматься... Он отлично знает живопись, и как творческий дух - всегда неожиданен. Его общепринятостями (даже самыми модными!) не собьешь... Это последние отлетающие лебеди того мира! (NВ! Если С М лебедь, то - черный. Но он скорее старый орел.)" ...В 1936 году, просматривая книгу "Ремесло", куда вошел "Ученик", Цветаева проставила посвящение: "Кн. С. М. В." А перед последним, седьмым стихотворением "По холмам..." написала следующее: "Я тогда не проставила посвящение - чтобы его не смущать. Люблю его - до сих пор. 1921 г. - 1936 г. МЦ". Дружба с Волконским, несомненно, повлияла на лирику Цветаевой. Стихи "Ученика" стали как бы камертоном ее творчества последнего московского периода. Тема - высокая трагедия духа женщины-поэта, которая во имя своего призвания отрекается от земных страстей (продолжение линии поэмы "На Красном Коне"). Огненная душа поэта: - она выполняет свое предназначение: "На што мне облака и степи И вся подсолнечная ширь! Я - раб, свои взлюбивший цепи, Благословляющий Сибирь..." И в другом стихотворении:
Recent Updates
[22/02/2010] ФНС за январь-март собрала 734 млрд. рублей - Налогообложение Read more…
[21/02/2010] Материалы за Март 2007 года " Скачать игры, музыку, фильмы, Read more…
[21/02/2010] Март молодежный… Read more…